Нет имени — становись русалкой

По представлениям славян ребёнок — это «божий дар» и «божье благословение». Однако вместе с тем новорожденный считался принадлежащим к сфере чужого, потустороннего. Предполагалось, что он находится на пороге того и этого мира и нужно с помощью ритуалов «превратить» его в человека. «Превращение» начиналось с первых минут жизни: перерезания пуповины, омовения и пеленания. Так, русские и белорусы перерезали пуповину мальчика на дубовой плахе, чтобы ребенок рос здоровым, или на топорище, чтобы он впоследствии хорошо им овладел. С помощью омовения происходило символическое отделение ребенка от иного мира. В севернорусских районах младенца парили в бане, где повитуха «вылепливала» из него человека: гладила головку, стараясь сделать ее круглее, сжимала ноздри, чтобы они не были слишком широкими.

Однако одним из важнейших актов очеловечивания было имянаречение. После родов повивальная бабка договорилась со священником о дне крещения. Если ребенок находился при смерти, то ей разрешалось окрестить его и дать имя. Время между рождением и крещением считалось очень опасным, так как нечистая сила могла подменить безымянного младенца.

Если ребёнок рождался мертвым или умирал до крещения, то родители опасались, как бы им не овладела нечистая сила. В Малороссии таких детей называли потерчатами, во Владимирской губернии — безымянными, в Тамбовской — безымянками. Считалось, что некрещеные жаждут имени, поэтому их погребали в местах, где проходили люди и могли окрестить. К примеру, в Беларуси и Подольской губернии порой их хоронили на перекрестке. Бытует такая Полесская легенда: «Недолго пожила дитына на белом свете. Только и жила, что от утра до вечера… Незачем теперь и попа звать. Похороним под сосною. Вырыл могилку и похоронил… И до сих пор как солнце сядет и звезда зорька над лесом станет, летает какая-то пташка, да кричит. Ох, и жалобно кричит, аж сердцу больно! Так это и есть некрещеная душа — креста себе просит». Считалось, что кто услышит детский плач должен был перекреститься и сказать: «Иван да Марья, хрещаю тебе во имя Отца и Сына и св. Духа!».

В Полтавской и Ставропольской губерниях умерших хоронили под порогом дома, веря, что когда священник будет переступать порог, то освятит прах. Также детей зарывали в подполье, недалеко от домашнего очага, в надежде, что предки рода не позволят нечистому завладеть детской душой.

Если нечистому удавалось подчинить умершего, то он становился русалкой или кикиморой. Жители Купянского уезда описывали русалок как маленьких бледных, почти прозрачных, девочек с русыми или зелеными волосами. В Старобельском уезде русалки-мальчики носили короткие рыжие кудри, а русалки-девочки — длинные седые волосы. Малорусы считали, что некрещеные дети превращались в мавок, а затем в русалок. В летними ночами мавки плавали на поверхности рек и озер, а в Русальную неделю бегали по полям с криком: «меня мати породила, некрещеной схоронила!».

Кикиморы появлялись в том случае, если в семье происходило детоубийство или родители проклинали своих нерожденных детей. В Самарском крае бытовало предание про кабачную кикимору, которая описывала себя так: «я — сын богатых родителей, проклятый еще в утробе матери, и вот теперь скитаюсь по свету около тридцати лет и не нахожу себе пристанища. Отец меня проклял ни с того ни с сего, а мать поклялась своей утробой в нечестивом деле».

Русалки и кикиморы мстили живым за то, что позволили им умереть некрещеными и лишили небесного царства. Русские и малорусы верили, что спасение детской души лежит через имянаречение, ежегодные панихиды, пожертвования еды и денег. Крестьяне Владимирской губернии после погребения некрещеного покупали сорок нательных крестиков и раздавали детям. Считалось, если умершие дети в семилетний срок не получают избавления, то навсегда становятся русалками.